Он воскрес подо Ржевом.

создан памятник-эпос, восходящий не только к известным стихам, но и к мифологическим или сказочным образам

Галина Иванкина   

«Я убит подо Ржевом, / В безыменном болоте, / В пятой роте, на левом, / При жестоком налёте»  - так начинается памятное стихотворение Александра Твардовского,  послужившее поэтической и даже сакральной основой для памятника  советскому воину к 75-летию Победы. В Европе и Америке этим летом  уничтожают бронзовых королей и каменных героев — своих ли, чужих  неважно. Толерантно-расовая (sic!) битва с великой и кровавой, но такой  важной для самосознания памятью идёт своим ходом (кстати, у Хаксли в  «Дивном новом мире» первое, что сделали вершители стерильно-безобразного  социума — это подтёрли историческое наследие, разрушив статуи и  запретив книги).

Есть какая-то высшая справедливость в том, что в  России — не так, а люди спорят о важности и нужности монументов,  правомерности увековечения того или иного события и — художественной  ценности храмов. Историчность современного российского мышления,  конечно, не должна становиться единственно-возможной парадигмой —  всё-таки, говоря словами Пушкина: «Сердце будущим живёт»,  однако же, возведение колоссов и курганов славы — куда как продуктивнее,  цивилизованнее (вот!), чем их затаптывание грязными ножищами.

Не  могу сказать, что я в восторге от официальной эстетики 2010-х — она  глубоко вторична и не оставляет никакого шлейфа ассоциаций. Скажу больше  — так наверное бывало во все времена, от которых нам-потомкам остаются  единичные шедевры — всё остальное поглощается равнодушной Летой.  Монумент неизвестному солдату, павшему подо Ржевом, имеет все шансы  войти в блистающий ряд культурных ценностей человечества, а скульптор  Андрей Коробцов и архитектор Константин Фомин, по крайней мере, встать  вровень с Верой Мухиной.

Создан памятник-эпос, восходящий не только к известным стихам, но и к мифологическим или сказочным образам. «Мне  кажется порою, что солдаты, / С кровавых не пришедшие полей, / Не в  землю эту полегли когда-то, / А превратились в белых журавлей», -  текст Расула Гамзатова появился после того, как поэт увидел памятник  братьям Газдановым в Северной Осетии — погибшие братья изображались, как  поднимающиеся ввысь журавли. Неудивителен и тот факт, что пьеса «Вечно  живые», названная в кино-версии «Летят журавли» повествует о том же  самом — о ритуальной связи души воина — с небом. О вечном возвращении — в  журавлином строю.

Превращение умерших людей в птиц — древнейший  архетип. Легенды и поверья народов мира содержат и другую устойчивую  форму — человек-птица принадлежит единовременно двум реальностям —  земной и потусторонней. Он — проводник между явью и небытием или между  обыденностью и - неким запредельным, потаённым царством. Отсюда — Финист  - Ясный Сокол, Царевна-Лебедь, андерсеновские «Дикие лебеди», птицы,  говорящие человечьим голосом и — персонаж, которому даруется право  понимать птичий язык. Журавлики японской девочки Садако, облучённой в  Хиросиме — тоже знак жизни, пытавшейся одолеть смерть. Так  повседневность переплетается в сложный узор — вместе с мифами предков.

Творение  Коробцова и Фомина — глубоко символично: павшие воины обратились в  журавлей, но в небесном своём отличии они снова — солдаты, в строю,  навеки.  Он не среди нас, но и не мёртвый — он дух. Неслучайно скульптор  подчеркнул: «Он смотрит не на посетителей памятника — живых людей,  ради которых он отдал жизнь, а как бы внутрь себя. Поэтому мы сделали  его лицо умиротворённым, задумчивым и даже отрешённым». Эта вещь почти религиозного содержания — мы видим вознесение святого, пожертвовавшего собой ради высшего проявления.

Если  же отвлечься от мифологическо-литературных аллюзий, то и с чисто  культурологической точки зрения этот комплекс представляет небывалый  интерес. Существует деление всех цивилизаций на два разряда - Культура-1  и Культура-2. Сформулированная философом-искусствоведом Владимиром  Паперным, эта концепция работает в 99 случаях из 100. Культура-1 — это  динамика, обращённость в грядущее, изменчивость, нарочитая временность,  ускоренность движения и — боязнь застывания, поиски  упрощённо-схематичных форм (тому примеры — 1920-е годы с их ярым  напором, автопробегами, супрематизмом-конструктивизмом, и сбрасыванием  Венеры «с парохода современности»). Культура-2, всегда сменяющая  предыдущую, напротив, благоволит к устойчивости, историчности,  традициям; к построению «вертикали» — во власти и в архитектуре;  подчёркивает устремлённость не вдаль, а в небо. Главное — пребывание в  вечности. Паперный относил к Культуре-2 — сталинскую эпоху, громоздившую  высотки и поклонявшуюся коринфскому ордеру. Но вернёмся к нашему  памятнику!

Это сооружение находится как бы на стыке двух «культур», не отдавая  предпочтение какой бы то ни было — здесь и явная вертикаль, нацеленная в  небо, и - «горизонтальный» штрих журавлиного полёта; и  антично-ренессансная трактовка героя, и — неприкрытая инженерная опора —  типичная для конструктивистов, любивших показать каркас, и — тут же  застывшая монументальность Вечности. При том, что нет нужды употреблять  набившее оскомину слово «эклектика» и ещё более надоевший  «пост-пост-модерн». Это мощный цивилизационный стык — дай Бог, чтоб не  тупик.

До этого — начиная с середины 1980-х мы наблюдали то  мрачное, то водевильное бесстилье. Позднесоветский горе-брутализм в  1990-х смешался с лужковскими башенками и монструозным Петром.  Стеклянным фонтаном рванули ввысь голубенькие небоскрёбы Москва-Сити.  Выросли пластмассовые на вид «человейники» новостроек. Обездоленная  скукота модернизированных, а по сути - выхолощенных парков 2010-х.  Безликой монументальщины тоже хватало, равно как и храмов-новоделов, где  Господь не ночевал. И вот явилось нечто, захватывающее дух. «В сознании рождается чувство эпоса. Говоришь себе: это уже есть, существует, длится»,  - молвил когда-то Юрий Олеша, и очень хочется повторить его слова  именно теперь, глядя на того, кто погиб подо Ржевом. Но он воскрес,  чтобы лететь в лазурную Вечность.

https://zavtra.ru/blogs/on_voskres_podo_rzhevom